Воспоминания районного масштаба

Амира Хасс, «Ха-Арец», 13.02.2008/

Когда я слышу, как израильтяне призывают `стереть какой-нибудь район в Газе с лица земли`, перед моими глазами встает пятнадцатилетняя Яффа. Я знаю ее с тех пор, как ей исполнился год. Неустанно любопытные глаза, которые смотрят сейчас из-за тонкой рамки очков, хрипловатый голос; она тихая, подвижная, упорная; хорошо успевает по математике и английскому, помогает по дому и старается утихомирить двух младших сестер, полных энергии и, в отличие от нее, болтушек. Она любит `гулять` по Интернету и разговаривать с друзьями он-лайн. За несколько сотен метров от ее дома в районе Тель Эль-Хауа города Газы, несколько домов уже были уничтожены израильскими бомбами.

Я, конечно, помню, как назывался тот квартал: Саджайя. Но я запамятовала имя молодой женщины, только начавшей публиковать свои стихи: очень личные, в минорном ключе. Листы газеты, в которой они были напечатаны, она в волнении раскладывала на столе в своей съемной квартире.

`Сотрите их с лица земли` – а я даже не знаю, в каком из районов Хан Юнеса живет М., бескомпромиссная феминистка. Ее острый критикующий язык направлен на официальных лиц любого ранга. Она была первой женщиной в Газе, которую я увидела курящей кальян. Я уверена, что она – одна из немногих женщин, которые до сих пор ходят по Газе с непокрытой головой. К сожалению, связь между нами потеряна. Время от времени я слышу о ней от нашей общей подруги – например, о том, как близко от нее упала ракета, которой выстрелили с израильского военного вертолета.

`Спроси, где школа, и ты найдешь наш район`, — наставлял меня когда-то Бассам. Когда потом я все-таки заблудилась в лагере беженцев Джебалия, в его голосе прозвучало нетерпение. `Я забыл, что ты не здешняя`, сказал он, и я до сих пор не знаю, говорил ли он серьезно.

Он учил меня ездить, если нужно, против движения. `Если весь мир перевернут с ног на голову, почему мы должны ходить только прямо?` – объяснял он. Я думаю, что с тех пор песок на улицах его района заменили асфальт и камни мостовой.

Я так и не знаю, покрашены ли наконец бетонные стены многоквартирных домов, построенных на месте беженских лачуг и превративших улицы лагеря в узкие щели. В конце концов, вот уже больше года нам, израильским журналистам, запрещен въезд в сектор Газы.

Во время вторжений израильской армии в Джебалию, в октябре 2004 года, — `чтобы сражаться с террором и уничтожить его навеки, и на этот раз действительно навеки` – над домом родителей Бассама нависла опасность уничтожения. Десятки других домов были уже уничтожены, не бомбежками с воздуха, а ножами армейских бульдозеров. Другие дома были серьезно повреждены снарядами. Люди убегали от бульдозеров и обстрелов. Беженцы по второму заходу. Вот почему родители Бассама и его бабушка отказались покинуть свой дом.

Открытый рынок, который помнится мне таким оживленным, переполненным и колоритным, раскинулся на улицах к северо-западу от того квартала. За горами бананов и гуайяв всегда находился кто-то, кто был знаком с Бассамом и продавал нам фрукты с широкой улыбкой, приправленной щепоткой иврита. В этом районе жил также двоюродный брат Бассама, который работал в строго-кошерных ашкеназских кондитерских в Яффо, пока разрешения на работу не были уничтожены. Интересно, работает ли и сейчас кондитерская, которую он открыл потом в Джебалии, и в которой пекли `рогелех` и круассоны.

В типичном доме активиста Фатха в районе Нассер города Газы, в семье беженцев из деревни Хулейкат (теперь Хелец), мне предложили перейти в ислам – чтобы я могла потом попасть на небо. О моем будущем беспокоилась бабушка. Когда ее сын сидел в тюрьме, он увидел по телевизору, как солдаты арестовывают его собственного сына и его жену, пытавшуюся его спасти. Это была первая интифада.

Недалеко оттуда – дом Н., учительницы, и ее семьи. Меня всегда удивляло, как по-детски выглядиело ее лицо, когда она снимала покрывало, показывая коротко остриженные волосы. Ее независимый в своих суждениях восьмилетний сынишка имел серьезные претензии к Хамасу, несмотря на то, что его отец был активистом этого движения. Когда мальчика спрашивали, за Фатх он или за Хамас, он отвечал: `Я – за Аллаха`. Но с год назад, когда между этими движениями вспыхнула война, он перестал говорить, что он за Аллаха, зная, что это будет истолковано как поддержка Хамаса.

Жители этого района потеряли счет снарядам, бомбам и ракетам, падающим возле их домов, убивающим их друзей и знакомых, ранящим школьников и разрушающим дома.

Абу Ауни любит сидеть на улице у своего дома, что в лагере беженцев Шабура в Рафиахе, в районе, который называется Бурейр, в память о его разрушенной деревне, на земле которой стоит сейчас киббуц Брор Хайиль. Высокий, с голосом, хриплым от курева (несмотря на его слабое сердце) и руками крестьянина, он крошит в памяти утраченные комья земли. Он тоже перестал уже считать дома, разрушенные израильской армией в Рафиахе с 1967 года, хотя его сын, работающий для одной из правозащитных организаций, аккуратно считает каждый такой дом и квартал с 2000–го.

Стереть район с лица земли? `Что в этом нового?` — спрашивают жители Рафиаха.