Запретная дорога

Айя Канюк и Тамар Гольдшмидт, «Махсанмилим», 12.02.2008/

Мы встретились с таксистами из Бейт-Сиры возле бетонных блоков, которые перекрывают въезды во все деревни, чтобы не позволить их жителям ездить по шоссе №443, проложенному по отнятой у них земле.

Мы выходим из машины. Бетонные блоки перекрывают дорогу. За ними стоят такси. Водители стоят, опираясь на блоки, некоторые курят, ничем не занятые, по крайней мере на первый взгляд. Неподалеку угрожающе стоит армейский джип, его дверцы закрыты, солдаты – внутри. Воплощение оккупации прямо перед нашими глазами – блокированные деревни, безработица, вооруженные солдаты, подавляющая сила. Сверхпривилегии израильтян, которые едут себе мимо по дороге `только для белых`, не желая видеть несправедливость, не желая знать о ней, ни о чем не заботясь.

Нам наперебой рассказывают, что какой-то человек подошел к блокпосту, солдаты окликнули его, а он убежал `куда-то туда`. `Тогда солдаты подошли к нам и спрашивают, кто это был? Продавец кофе говорит им: я не знаю, не знаю его, он не из нашей деревни. Видите, что они тогда сделали?` – показывают на землю. – `Они вылили его кофе, и побили его. Бедняга! Ему нечего есть. Он и так не зарабатывает и двадцати шекелей в день. Работать в Израиле он не может: он в `черном списке`. Зачем они это сделали? У него сломана рука, в ноге – металллические пластинки… он инвалид, а они вылили все, что у него было для продажи, на землю, чтобы он не заработал ни гроша…

Тот, кого они хотели поймать, наверное, просто рабочий (пытавшийся пробраться через блокпост – ред.). Поэтому он и убежал от них. Наверное, это он бросил здесь сумку. Все рабочие приходят сюда, потому что тут всегда сидит продавец кофе. Так солдат спрашивает: чья это сумка? Ты должен знать, кто это был! Он говорит: не знаю. Тогда они говорят: не смей курить. Не смей разговаривать. И начинают бить людей, и выливают весь кофе. И забирают его – с его загипсованной рукой, с его пластинками в ноге… они хотели надеть на него наручники, но у него сломана рука. Он сказал им об этом. А солдат говорит: меня не волнует.

Его вещи все еще разбросаны по земле. Все это произошло только что.

`Хочешь сигарету?` – `Нет, спасибо`, — говорю я . Мы показываем на джип – `Эти солдаты были здесь?` – `Да, эти`.

Спустя несколько минут мы подходим к джипу с фотоаппаратом и фотографируем его. Выходит офицер и говорит, что нам нельзя снимать. Мы говорим, что можно, и продолжаем снимать. Он возвращается в джип, и они уезжают.

`Видели, как они удрали, потому что поняли, что за ними наблюдают?`

У некоторых – красные лица: может быть, они убегали от солдат и только что вернулись, или они волнуются за продавца кофе… `Я как раз парковался, когда они пришли. – рассказывает один таксист. — Один солдат подошел к моей машине, открыл дверцу. Засунул ногу внутрь, а машина-то движется. Я говорю: подожди, пока остановлюсь. Иди сюда! – он орет, и показывает наручники. Я говорю: вы не сделаете этого, это не может быть! Их было четверо солдат. Они все подошли: `Встать! Молчать!` Я отказался. Это было за пару минут до вашего прихода. Когда они увидели фотоаппарат, они убежали. Потому что поняли, что кто-то за ними следит`.

`Они убежали туда, за деревья, — говорит еще кто-то, и мы смотрим туда, куда от показывает. – `Они в дереыне – смотрите сюда`. И мы можем кое-как разглядеть джип на склоне холма, за деревьями, и следы от его шин. Затем мы слышим какие-то звуки. Нам требуется пара секунд, чтобы понять, что это за звуки.

`Пули. Вы не слышали?`

Мы слышали.

`Они у входа в Бейт-Сиру. Еще не в самой деревне, — говорит кто-то, — Может быть, они стреляют в воздух`.

Несколько долгих, ужасных мгновений стрельбы, и затем она стихает.

* * *

Мы беседовали с водителями такси у блокированной дороги, ведущей из деревень Бейт Сира, Харбата и Бейт-Ликия к шоссе №443. По этому шоссе из деревень, расположенных в этом районе, ездили раньше в Рамаллу и другие места. Вот уже несколько лет, как жителям деревень запрещено пользоваться этим шоссе. Это значит, что вместо того, чтобы добраться до Рамаллы – регионального центра – за 10-20 минут, они должны теперь ехать полтора часа, через шесть деревень, по разбитым внутренним дорогам.

Это означает также, что у этих людей не должно быть ни родов, ни сердечных приступов, потому что дороги слишком длинны и опасны, и часто перекрываются. Прямое, гладко заасфальтированное шоссе – только для особо привилегированных. Две системы дорог, две системы ценностей, разные права на гражданство, разные права на жизнь.

Жители обратились в израильский суд через адвоката, предоставленного Ассоциацией за гражданские права. Они хотели добиться отмены запрета на пользование этой дорогой, проложенной по их земле, не проданной ими, а конфискованной у них под издевательским предлогом, что на ней будет построено шоссе для их же пользы. С момента подачи в суд притеснения только усилились.

Не то чтобы когда-то у них была спокойная жизнь, но теперь им постоянно мешают жить. Порой каждый день, и особенно по ночам, а порой – раз в неделю солдаты врываются в деревни, стреляют то в воздух, то слезоточивым газом, или просто устраивают шум, чтобы напугать людей.

`Пугать детей, — говорит нам А. – вот для чего они приходят`. У А. – семеро детей. – `Так вот, они пришли ночью, дети уже спали. Велели каждому встать в угол. Дети маленькие, им страшно. А они стреляли слезоточивым газом, в том числе в сторону детей. Это слишком тяжело… слишком тяжело. Если бы вы видели моих детей, вы бы заплакали. Они – маленькие: два годика, семь лет… Они не могут спать. А солдаты иногда приходят каждый день. Один раз они перекрыли все улицы, никто не мог выйти из дому`…

Его прерывает молодой человек лет 30-ти:

`Мой ребенок болен, он может скоро умереть… Они перекрыли улицы в десять часов. Сказали, что никому нельзя выходить из домов. Комендантский час… А ребенок болен. Я попросил солдата, дай мне выйти, позвать врача. Вот мое удостоверение личности, держи его. Он говорит, нет. Я умоляю тебя, говорю я, ребенок умрет.

Он говорит, дай ему умереть дома.

Ты понимаешь? Он сказал мне, отцу: пусть умрет дома. Мой ребенок!

Эти солдаты – сукины дети. Почему маленький мальчик должен оставаться дома и умирать? Я вернулся в дом. Выпил воды. Зажал себе рот… что мы можем сделать? Они закрыли входы и выходы. `Запрещено`, говорят…

Ему было плохо, у него больное сердце. Ему двенадцать лет. Нужна помощь. Они сказали, нельзя выезжать из деревни. Я ждал до четырех утра, пока они уйдут из деревни. Тогда я отвез его в больницу`.

Он на мгновение замолкает. `Стоит со своим ружьем, дескать, вот я – мужик!` – продолжает он. `Повезло им, что у них ружья. Иначе я бы воткнул их головами в грязь, всех десятерых. Выкинул бы их на мусорную кучу!`

Все замолкают. В этом море несправедливостей, абстрактных и ощутимых, его маленький сын, такой больной, заполняет все пространство воображения. Когда его взгляд, наконец, смягчается, мы продолжаем разговор.

`Все время здесь солдаты. Иногда они приходят ночью. Вчера пришли в десять утра, поймали десятилетнего мальчика, начали его бить. Только вчера`.

`Ночью мы не можем спать, — говорит человек постарше. – Боимся… Все запрещено. `Не разговаривать. Выключить мотор. Мы не хотим тебя слушать`. Как будто мы – не люди`.

Один за другим, они рассказывают о вторжениях, о том, как дети мочатся по ночам в постель, о том, как в ночью солдаты вошли в Харбату и закрыли всех в одной комнате, пока люди искали деньги, и забрали их, и так – дом за домом. И как это тяжело, и как раньше жизнь была гораздо лучше.

`Во-первых, земля для этого шоссе отнята у нашей деревни, — говорит Х. – В Израиле, если прокладывают дорогу по чьей-то земле, то для хозяев делают что-то, платят компенсацию… Мы и компенсации не просим, только откройте нам дорогу, разрешите законно ездить по ней. Я не хочу компенсации за мою землю, я хочу пользоваться дорогой, ездить в Рамаллу… Все это просто заставляет людей страдать`.

`Двое людей умерли у меня в машине на блокпосту, потому что солдаты не дали нам проехать, — говорит кто-то, — я дважды вез больных, в моем такси.А солдаты не захотели нас пропустить. `Ну и пусть помирает в твоем такси`, сказал солдат.`

Он рассказывает еще, что учится в Открытом университете, изучает историю. Он хочет знать все, это все из-за истории. `Я не был в городе уже пять лет. Все время заперт здесь… Израильтянину можно передвигаться по этой земле, а мне нельзя? Просто Южная Африка у нас здесь. Апартеид, все отдельно. Ездить по разным дорогам, купаться на разных пляжах. И здесь то же самое. Уже пятый или шестой год я никуда не езжу. Это жизнь?

Люди слишком подавлены. И они… что ты можешь сделать. Люди сходят с ума. Мы хотим жить. Солдаты нас зажимают. Если ты давишь на кого-то без конца, что он сделает? Взорвет себя. Обезумеет`.

* * *

Даже если бы израильская точка зрения, что политика репрессий и подавления – это следствие терактов, была хоть сколько-нибудь верной, — с точки зрения отдельно взятого палестинца не совершенно никакой связи с обвинениями в терроризме и им самим. Он не может понять, почему именно ему нельзя пользоваться той или иной дорогой, которая связывает места, жизнено важные для него, или почему ему не дают пройти через блокпост. При чем тут он?..

…Этот молодой человек не хотел, чтобы мы его фотографировали, и мы не стали. Ему под тридцать, на его лбу – свежая рана. Его тоже избили солдаты. Он недавно потерял разрешение на работу в еврейском поселении Мево Хорон, поэтому он сидит без дела у блокированного въезда в деревню Бейт-Сира – его деревню – со своей машиной, надеясь, что кому-нибудь потребуются его услуги как таксиста, хотя шансы на это, мягко говоря, невелики. Те немногие пассажиры, которые действительно приходят, предпочитают маршрутные такси из-за их дешевизны.

`Я работал в Мево Хорон. Они открывают ворота для рабочих в 7 утра, на один час, и потом опять – с 5 до 5.30 вечера. И все. Потом ворота закрыты. А если кто-то работает до 7 вечера, что ему делать? Я закончил работу в 7, ворота были закрыты. Куда итти? Вот я и пошел в Модиин, чтобы оттуда добраться уже до деревни. Меня остановила полиция. Потребовали мое разрешение на работу. Я говорю, вот оно. Но оно – на работу в Мево Хорон, говорят они, зачем ты приехал в Модиин? Я объяснил, что мне не оставалось ничего делать, мне нельзя оставаться на ночь в Мево Хорон, ворота там закрыты, а я хочу домой, больше ничего. Он забрали меня в участок и допросиили. Открыли на меня дело в полиции Модиина. Потом я должен был итти в комендатуру в Бейт Эль, просить новую магнитную карточку для нового разрешения. Там говорят, я не могу ее получить. У меня, мол, были проблемы с полицией Модиина. И все. Нет разрешения на работу. И они тоже открыли дело – теперь у меня есть `запись`. И нет работы`. – `Он – террорист`, смеется другой водитель.

Он говорит, что заплатил адвокату 1500 шекелей за то, чтобы вычеркнуть его имя из полицейского `черного списка` – чтобы он мог бы вернуться работать в поселение. Он ждет уже больше двух месяцев.

Х. работал в Мево Дотан, пока у него не отняли разрешение. Его работодатель задолжал ему 35 000 шекелей за три года. Может быть, в этом – причина всему. Механическая, бездушная система запретов так удобна для жадных работодателей. Им больше не нужен работник – и Гражданская администрация перестает обновлять разрешение. Работодатель не хочет платить, или должен работнику компенсацию? Нет проблемы. Разрешение не выдается, работник больше не появляется.

… Вечером возвращается продавец кофе. Они пришли, разбросали по земле его вещи, избили его, арестовали – и вот теперь, к вечеру, выпустили. До следующего раза.

Есть что-то ужасно странное в этом месте. Оно настолько открыто для взоров – всего несколько метров от шоссе, по которому спешат израильские машины. Как может быть, что израильтяне ничего не видят? Не видят бетонных блоков? Не спрашивают себя, что означает, что дорога, на которую указывает знак с названием палестинской деревни, закрыта?

Оккупант ничего не видит – он смотрит, но не видит. Пока его самого что-то не затронет – его не волнует ничего.