Добро пожаловать в ад — 1

Нога Эйтан, «Ха-Арец», 11.05.2007, часть 1

”Я знаю многих женщин, которые умирают от страха и не хотят жить в этих местах, но их альтернатива – это развод и социальный остракизм”. История молодой женщины, вышедшей замуж в религиозное поселение на оккупированных территориях

Когда ученик ешивы Игаль Лалум вез свою молодую жену домой, в Хар Браха, он не тратил времени зря. Он поспешил познакомить ее со звуком, который будет с этих пор сопровождать ее всю жизнь. «Я задремала, пока мы ехали, и вдруг раздался страшный удар, и я ужасно испугалась» — вспоминает Хани Лалум, — «Это сделал мой муж. Он ударил по машине и сказал: «Если ты слышишь такой звук, быстро нагнись. Так ударяет брошенный в машину камень». Спустя несколько лет я поняла, что таким образом он сказал мне: «Добро пожаловать в ад».

Хани Лалум покинула поселение через три года, когда у нее был диагностирован посттравматический синдром. Ее история – это личная история женщины, пережившей ад в попытках быть принятой в одно из самых экстремистских поселений Самарии, в разгаре интифады. «Есть женщины, которые выходят замуж за наркоманов», — говорит она, — «есть такие, которые живут с бьющими их мужьями. Меня избивали идеологически».

Теперь она пытается опять собрать свою жизнь воедино, в Тивоне, под Хайфой. Она чувствует раскаяние: «Я должна была высказаться во время размежевания (в секторе Газы). В то время поселенцы удостоились такого сочувствия, такого понимания их боли, но мне хотелось, чтобы сочувствие проявилось и по отношению к таким женщинам, как я, для которых размежевание было настоящим спасением. Я так хотела сказать, что я – не единственная. Я знаю многих женщин, которые умирают от страха и не хотят жить в этих местах, но их альтернатива – это развод и социальный остракизм. Не все женщины в поселениях достаточно «толстокожи», как принято там говорить, чтобы справиться со стрессом, опасностями и страхом».

Как кость в горле

Хани Лалум 28 лет, она выросла в Тивоне, в политически умеренно-правой семье. Она в основном училась в школах, где поддерживали национально-религиозное течение сионизма, по ту и эту сторону Зеленой черты. Она была лучшей студенткой на факультете информации и коммуникации в коллежде Орот, который находится в поселении Элькана, где наряду с иудаизмом изучала фотографию, дигитальное редактирование и составление сценариев.

И, как каждая девушка в обществе, к которому она принадлежит, Хани искала жениха. Однако она начала всерьез думать о замужестве, только достигнув надлежащей степени «ответственности и зрелости» — посоветовавшись с психологом насчет того, как она сможет сочетать свою открытость и образованность с ограничениями, налагаемыми «жизнью по Торе». Мечтая реализовать себя в союзе со знатоком Торы, она познакомилась с Игалем Лалумом, учеником военной йешивы (йешиват-эсдер) в поселении Хар Браха. На Лалуме лежал отпечаток престижной исключительности – воплощенный вундеркинд, приходящий в ешиву с переносным компьютером, пользующийся Интернетом и пишущий статьи и комментарии. Главным образом он защищал спорную галахическую теорию своего раввина и ментора, Элиэзера Меламеда, духовного лидера ешивы и главы местного совета Хар Браха.

— Что привлекло тебя в Игале?

— Я искала супруга, в котором знание Торы сочеталось бы с открытостью и восприимчивостью, и было чувство, что все это я нашла в Игале. Я думала, что он отвечает всем критериям. Уже при первой встрече он произвел на меня сильное впечатление. В контексте обычаев ухаживания в нашем секторе, когда свидания происходят, как правило, в парках, наше первое свидание было необычным и многообещающим. Мы оставили девушек и ешиботников сидеть на скамейках в парке Ган Сакер и пошли в ресторан – Игаль пригласил меня. Это было необыкновенно, потому что у ешиботников обычно денег нет, и во время первых свиданий угощение состоит из бутылки минеральной воды, которую ты приносишь с собой.

Во время первой встречи мы говорили о взаимном желании жить жизнью глубокой и полной высших ценностей. Я была под впечатлением от его открытости и способности понять мои стремления, способности принять женственность и многообразие моей натуры. Он не был похож на обычного ученика ешивы, и сказал мне, что слушает Пинк Флойд и Битлз, которых я очень любила. Очень быстро я решила, что нашла Его.

— И вы решили, что будете жить вместе в Хар Браха?

— Уже на первом свидании Игаль сказал, что, если у нас все серьезно, мы должны будем переехать в Хар Браха.

— Понимала ли ты, какие обязательства ты на себя берешь?

— Не до конца. Я знала, что означало «жить в Хар Браха». Но я не осознавала, насколько это сложно. Я полностью идентифицировала себя с общими понятиями религиозного сионизма, сочетающего Тору с национализмом. Но я не имела четкого представления о территориях, на которых этот национализм должен быть реализован. Я не росла с вестью о «Великом Израиле». Я помню, что когда девочкой я услышала об убийстве Иты Цур из поселения Бейт Эль (убитой месте с ее сыном террористами в 1996 году – прим. ред.), я подумала – зачем они селятся там, как кость в горле у арабов? В стране есть достаточно места. Но я решила принят условия Игаля и последовать за ним, потому что я его очень любила и не понимала, какую цену мне придется заплатить. Я не представляла себе, что в буквальном смысле попаду в плен – фанатизма и жесткой идеологии.

— Каковы были твои первые впечатления от поселения?

— Игаль очень хотел, чтобы я увидела поселение еще до того, как мы обручимся. само место показалось мне голым и холодным, на краю света. Я помню, как я впервые пошла там в лавочку и спросила кедровых орешков и соус «Тысяча островов». Мне сказали: «Але, здесь Хар Браха. Скажи спасибо, что есть овощи и хлеб. Ты что – шеф-повар?»

Стиснув зубы

Перед свадьбой Игаль представил свою невесту раввину. «Рав опаздывал, и мы ждали в его гостиной, — вспоминает она. – Войдя, он холодно поздоровался. Он знал, что я изучала коммуникацию, и спросил меня, что я думаю о телеведущих Илане Даян и Дане Шилоне. «Как ты думаешь, за кого они голосуют – за центристские партии или за крайне левых?» Я ответила, что, как мне кажется, они центристы. Тогда он спросил, что думает Игаль. Игаль возразил мне и сказал, что Даян и Шилон, разумеется, голосуют за МЕРЕЦ или ХАДАШ. Раввин постановил, что Игаль прав, а я ошибаюсь.

Мне это показалось странным. Мы пришли поговорить с ним о свадьбе, о союзе, а он обострял противоречия между нами. Я чувствовала, что он проверял меня и что я не выдержала испытания, чувствовала, что на меня навесили ярлык. Во время встречи раввин также настаивал, что на свадьбе я должна закрыть лицо вуалью, и что необходим «ихуд» (традиционный обряд, по которому сразу же после церемонии венчания новобрачных закрывают на некоторое время одних в комнате, в знак брачного союза) – хотя бы это было совершенно против моего желания и противоречило сефардской традиции.

Я вернулась со встречи расстроенная, и тогда мы с Игалем впервые поссорились. Но я не увидела в этой ситуации символа будущего. Я решила, что у Игаля есть «хребет», но я не поняла, что он совершенно отрекается от себя перед раввином и что я начинаю путь к «укрощению» и к потере своего «я».

Они поженились в январе 2001 года, через несколько месяцев после того, как вспыхнула вторая интифада. В первое время Хани пыталась продолжать преподавать в колледже для учительниц в Иерусалиме. «Я почувствовала всю тяжесть дорог. Автобус заезжал по очереди во все поселения, и я иногда возвращалась в Хар Браха только к девяти вечера. Бушевала интифада, и через 2-3 месяца я почувствовала, что я изнемогаю от напряжения на дорогах, от стрельбы и убийств, происходивших вокруг.

Тогда я решила перестать работать в Иерусалиме и начать работать в поселениях. Я перестала навещать родителей. Я не покупала себе новой одежды. Моя жизнь съежилась до минимума – я оставила работу, я оставила привычную социальную среду, я перестала общаться с подругами, я не ездила на семейные праздники – но я держалась, сжав зубы. В школу в Итамаре (ближайшее поселение) – и домой, в Хар Браха – это и был мой мир.

— Удалось ли тебе наладить свою жизнь там?

— Внутри моего миниатюрного мирка я функционировала. На дорогах происходили теракты, и во время езды я молилась, чтобы добраться до работы и обратно живой. Когда я добиралась до дома, я чувствовала себя относительно защищенной. Однажды в машину, в которой я ехала, бросили камень – всю ночь я продрожала, таким сильным был удар, но наутро отправилась, как обычно, на работу. Вокруг убивали и ранили людей. Но самым сильным шоком для меня было убийство Рахель Гавиш, психолога той школы, где я работала. Они была убиты в собственном доме в Элон Море в мае 2002 года – она, ее сын, ее муж и ее отец. Это сломило меня. Рахель была для меня источником силы. Я приходила к ней за советом, рассказывала о трудностях интеграции в поселение, о чувстве отчуждения и страха. Когда ее убили в ее доме, я утратила чувство безопасности и у себя дома тоже.

Месяц спустя в соседнем поселении Итамар были убиты Рахель Шабо и трое ее детей, и мужчин-поселенцев мобилизовали в экстренные бригады. Хани Лалум описывает рутинное состояние тревоги: «Почти никогда не удавалось проспать всю ночь подряд – каждую ночь были вызовы по тревоге. Игаль был водителем скорой помощи, да еще и учился в бейт-мидраше до полуночи. Наш дом находился далеко от въезда в поселение, потому что Игалю хотелось «приватности». Когда мимо дома проходили солдаты, я умоляла их зайти отдохнуть. Я просила каждого проходящего мимо зайти и посмотреть под кроватями и в буфете, нет ли там террориста. Иногда я звала 12-летних девочек и просила их зайти, посидеть со мной за плату. Как нянек…

— А Игаль оставался с тобой иногда, когда тебе было особенно страшно?

— Я никогда не осмеливалась попросить его пропустить урок в бейт-мидраше. Я надеялась, что раввин ему что-нибудь скажет, но этого не произошло. Вечерами, когда я была дома одна, я сидела на диване и думала, не включить ли музыку, чтобы ослабло напряжение, но я боялась не услышать террориста, если он подойдет к дому. Я говорила себе: «ОК, пойду приму душ», но потом думала, что в душе я не услышу тревоги, если в поселении заметят террориста. Говоря по телефону, я все время останавливалась, чтобы послушать, нет ли какого-либо необычного шума.

Вечер за вечером я сидела не диване, как замороженная, следя за стрелками часов. Я привыкла спать с пистолетом под подушкой, ружьем под кроватью и бронежилетом на спинке стула.

— Был ли у тебя какой-нибудь способ избавиться от страха – например, поговорить с мужем, с раввином?

— Совершенно не было. Бояться было абсолютно неприемлемым, и говорить о страхе открыто было невозможно. Когда был убит Гилад Зар, в террористической засаде в 2001 году, рабби Меламед сказал, что величайшая добродетель состоит в том, чтобы умереть смертью мученика, и что нет выше заповеди, чем отдать свою жизнь за землю Израиля. Раввин имеет огромное влияние на Игаля, который всегда старается угодить ему и усваивает его взгляды. Я могла плакать часами, а он молчал. У него была потрясающая способность молчать. Он ни разу не подошел, чтобы меня утешить, ни разу не обнял и не приласкал меня. Он только произносил холодным, тихим голосом: «Ты должна укреплять свою веру и стараться понять, что такое святость – святость земли Израиля». Если мы спорили дома, он тоже говорил устрашающе холодно, с убийственным спокойствием. Как бы отголосок манеры раввина. Даже я сама научилась спорить хладнокровно – что совсем не в моем характере.

Продолжение: https://perspecktiva.com/2018/12/13/добро-пожаловать-в-ад-2/